«Благонамеренные речи» посвящены, если иметь в виду их конечную задачу,— «тайному тайных» и «святая святых» современного Салтыкову общества, его «краеугольным камням». Речь идет об основополагающих социальных понятиях («институтах»), выработанных исторически человечеством.
«Сохранили ли эти понятия тот строгий смысл, ту святость, которые придавало им человечество в то время, когда они слагались; если не сохранили, то представляется ли возможность возвратить им утраченное?» — задавал вопрос Салтыков в статье «Современные призраки», написанной еще в 1863 году.
Статья эта, как и ряд других произведении, свидетельствует, что круг идей, воплощенных в «Благонамеренных речах», волновал Салтыкова давно. Волновал он писателя и позже. Подтверждение тому — известное письмо его к Е. И. Утину от 2 января 1881 года. Оно написано по поводу трактовки последним цикла «Круглый год» и отношения Салтыкова к «идеалам», но имеет непосредственное отношение и к «Благонамеренным речам», является своего рода авторским комментарием к ним. «Мне кажется, что писатель, имеющий в виду не одни интересы минуты, не обязывается выставлять иных идеалов, кроме тех, которые исстари волнуют человечество,— писал Салтыков Утину.— А именно: свобода, равноправность и справедливость <...> Ведь семья, собственность, государство — тоже были в свое время идеалами, однако ж они, видимо, исчерпываются. Устраиваться в этих подробностях, отстаивать одни и разрушать другие—дело публицистов. Читая роман Чернышевского «Что делать?», я пришел к заключению, что ошибка его заключалась именно в том, что он чересчур задался практическими идеалами. Кто знает, будет ли оно так! И можно ли назвать указываемые в романе формы жизни окончательными? Ведь и Фурье был великий мыслитель, а вся прикладная часть его теории оказывается более или менее несостоятельною, и остаются только неумирающие общие положения. Это дало мне повод задаться более скромною миссией, а именно: спасти идеал свободного исследования как неотъемлемого права всякого человека и обратиться к тем современным «основам», во имя которых эта свобода исследования попирается. По мере сил моих и в размерах цензурного произвола это и сделано мною в «Благонамеренных речах».
Несколькими строками ниже Салтыков уточнил, что он понимает под этими современными «основами» российской действительности. В «Благонамеренных речах», по словам сатирика, он «обратился к семье, к собственности, к государству <к тому, что «тоже было в свое время идеалами»> и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются».
Просветитель Салтыков, свято и искренне веривший в разум как главную руководящую силу прогресса, полагал, что нет ничего более важного, чем ниспровержение несостоятельных «идолов», этих духовных и нравственных «алтарей», являющихся главным препятствием на пути прогресса, ниспровержение силой разума, исследования, анализа, наконец — силой смеха.
В целях защиты интересов имущих классов и оправдания социально-политического status quo представителями официальной науки были выдвинуты различные теории, среди которых видное место принадлежало теории «союзности». Сущность ее излагалась Б. Н. Чичериным в книге «История политических учений» (1869) следующим образом: «Первый союз — семейство. Оно основано на полном внутреннем согласии членов, на взаимной любви, которая составляет жизнь семейства <...> Второй союз, гражданское общество, заключает в себе совокупность всех частных отношений между людьми. Здесь основное начало — свободное лицо с его правами и интересами <...> Третий союз, церковь, воплощает в себе начало нравственно-религиозное; в нем преобладает элемент нравственного закона. Наконец, четвертый союз, государство, господствует над всеми остальными. Он представляет собою преимущественно начало власти, вследствие чего ему принадлежит верховная власть на земле».
«Благонамеренные речи» были посвящены художественному исследованию реальной сути этих «союзов», декларируемых официальной идеологией в качестве «краеугольных камней» русского общества.
В очерках «Отец и сын», «По части женского вопроса», «Семейное счастье», «Еще переписка», «Непочтительный Коронат» исследовался прежде всего «семейный союз» в наиболее типичных и характерных формах его существования в условиях пореформенной действительности.
В очерках «Охранители», «Переписка», «В дружеском кругу», «Тяжелый год», «В погоню за идеалами», «Привет» главное — анализ союза «гражданского» и «государственного».
Третье же направление художественного и социального исследования в «Благонамеренных речах», третья — наиболее значительная по объему и по занимаемому месту группа очерков и рассказов — «В дороге», «Опять в дороге», «Столп», «Кандидат в столпы», «Превращение», «Кузина Машенька» — посвящена теме, едва намеченной в творчестве Салтыкова 60-х годов и вышедшей для него на первый план в 70-х: теме собственности. В этом проявилась закономерность времени: принцип собственности к середине 70-х годов становился одним из главных «краеугольных камней» пореформенной России. Исследование его стало сквозной темой «Благонамеренных речей», которая звучала не только, скажем, в дилогии о Дерунове (очерки «Столп» и «Превращение»), но и в ряде очерков «семейного» цикла («Отец и сын», например), в очерках, посвященных «гражданскому» и «государственному» союзам («Охранители», «Переписка» и др.).
«Рассказчик», от лица которого написаны «Благонамеренные речи», всей своей биографией и опытом жизни связан с действительностью, исследуемой в очерках. «Рассказчик» ведет повествование о поездках в родные места по делам своего имения, о впечатлениях, которые он вынес из этих поездок на родину после многолетнего отсутствия, о встречах с людьми давно знакомыми и незнакомыми. Он — здешний помещик и вместе с тем «писатель по сатирической части», известный в тех местах как автор «Благонамеренных речей». Все это заставляло воспринимать «Благонамеренные речи», как достоверный, фактический рассказ о реальных людях и реальных ситуациях, с которыми сталкивался в своих поездках Салтыков.
Однако документальность «Благонамеренных речей» особого рода: ее надо воспринимать с той существенной поправкой, что «писатель по сатирической части», который в очерках выступает как автор «Благонамеренных речей», от лица которого ведется рассказ, — это и Салтыков, и вместе с тем не Салтыков. Это — «рассказчик», то есть вымышленный персонаж, далеко не идентичный по взглядам и позициям самому Салтыкову, своеобразная литературная маска. Взаимоотношения между Салтыковым и его двойником-рассказчиком вполне определенны и вместе с тем сложны. Сложность здесь — в постоянно меняющейся дистанции между ними: от полного отсутствия таковой, когда облик действительного автора «Благонамеренных речей» и его литературного alter ego сливаются, и тогда словами и интонациями «рассказчика» говорит полным голосом сам писатель,— до полного противостояния, когда рассказчик предельно далек и внутренне враждебен, неприемлем для Салтыкова и сам является объектом его иронии и сатиры. Определенность — в том, что под литературной маской «рассказчика» — то безобидного «фрондера», то «простака», то человека «среднего культурного пошиба»,— мы всегда, в любом случае, ощущаем, чувствуем самого Салтыкова, его идейную позицию, его отношение к жизни и «рассказчику».
Фигура «рассказчика» — благонамеренного «русского фрондера», органически принадлежащего социальной действительности, являвшейся объектом исследования и обличения писателя,— и позволяла Салтыкову осветить эту действительность «изнутри». Писатель как бы демонстрирует саморазоблачение современного ему общества, краеугольных основ его. Художественный принцип сатиры Салтыкова — и это характерно для всех очерков книги — в обнажении, а точнее — самообнажении разительного противоречия между видимостью и сущностью, между словом и делом, между внешними формами буржуазно-крепостнической действительности, выдаваемыми за истину, и подлинным содержанием ее.
«Благонамеренные речи», обнажая главенствующие противоречия пореформенного общества в целом, вырабатывали ненависть к ложным «основам» жизни и готовность к «порыву высокому», революционизировали общественное сознание страны, воспитывали борцов. В этом и заключались, в конечном счете, «практические последствия», та немалая польза, которую принесло это произведение Салтыкова — одно из центральных в его творчестве — русскому народу, русскому освободительному движению.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1873, № 4.
Все главные вопросы, поставленные в настоящем очерке, сходятся к одной из главнейших в понимании Салтыкова проблем современной ему русской жизни — к проблеме «обуздания», то есть насилия.
«Обуздание» ограничивается Салтыковым от другого «принципа» русской общественно-политической жизни — «подтягивания». И там, и тут речь идет о принуждении. Однако содержание этих понятий «совсем не равносильно». «Подтягивание» — государственно-полицейская система борьбы царизма с противниками режима: административно-судебные преследования, гласный и негласный надзор органов политического контроля самодержавия и т. д. «Обуздание» — обозначение всех форм и видов консервативно-охранительной идеологии: от афоризмов
«народной мудрости» и положений «обычного права», закрепивших в себе отрицательные стороны жизни масс в условиях векового бесправия («с сильным не борись» и т. п.), до официальных и неофициальных, светских и церковно-религиозных, философско-исторических и художественных теорий и практических норм, которые прямо или косвенно содействовали воспитанию народа и общества в направлении пассивности, бессознательности и слепого подчинения авторитетам.
Около «принципа обуздания» «ютятся и кормятся» легионы людей, для которых «обуздание» представляет «отправную точку» всей их деятельности. Салтыков называет этих людей лгунами — называет так прежде всего вследствие ложности самой «отправной точки» их сознания и поступков. «Лгунов», ревнителей и практиков «обуздания» Салтыков разделяет на два «сорта»: лицемерных, сознательно лгущих, и искренних, фанатических.
«Лицемерные лгуны» — это практики и прагматисты «обуздания». Они не верят ни в какие «основы» и «краеугольные камни», но славословят их и опираются на них ради своекорыстия. Таковы почти все «герои» «Благонамеренных речей»: чиновничество, относящееся к государству как к «расхожему пирогу»; нарождающаяся российская буржуазия, прикрывающая свое хищничество «священным принципом собственности» и т. д.
«Лгуны искренние» — теоретики «обуздания», создатели реакционных утопий, не останавливающиеся «не только перед насилием, но и перед пустотою», подобно Угрюм-Бурчееву из «Истории одного города».
В свою «систематизацию» идеологической жизни и ее представителей Салтыков вводит не только подлинных теоретиков и деятелей принципа обуздания, но и «пустоплясов», то есть фразеров «всех партий и лагерей», опирающихся на тот же принцип.
Обличение реакции и консервативно-реакционных идеологий ведется Салтыковым в полемике с либералами — «теоретиками пенкоснимательства»,— подменяющими борьбу за большие общественные идеалы, за «ревизию самого принципа обуздания» крохоборчеством по поводу множества «частных вопросов».
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1872, № 10.
В 1872 году Салтыкову, проводившему, как обычно, летние месяцы в подмосковном имении Витеневе, пришлось много ездить по Тверской и Ярославской губерниям, а также в Москву. Причина поездок — болезнь, а затем и смерть 7 июля 1872 года брата Сергея Евграфовича, в общем владении с которым Салтыкову принадлежало имение Заозерье Угличского уезда Ярославской губернии.
Путевые впечатления дали Салтыкову богатый материал для создания обобщающей картины социальных, экономических и нравственных сдвигов в жизни пореформенной России, и прежде всего русской деревни.
В очерке «В дороге» эскизно намечены сюжеты ряда последующих очерков цикла. Вступление России на путь капиталистического развития изображается в двух аспектах: упадок деревни после реформы 1861 года, разрушившей «прежнюю политическую экономию» помещиков, и буржуазное хищничество, которое в деревне делает первые шаги, а в городах и промышленных районах уже набирает силу.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1874, № 9.
Весна и лето 1874 года были вершиной и одновременно началом упадка «хождения в народ» — движения разночинной интеллигенции, преимущественно молодежи, в деревню с целью просвещения и революционной пропаганды среди народа. Это широкое движение, которое, главным образом, и знаменовало наступление в России второго демократического подъема, вызвало со стороны правительства и консервативных кругов общества усиление охранительных настроений и расширение репрессий. Летом 1874 года начались массовые аресты пропагандистов. К концу года было арестовано и привлечено к дознанию более тысячи человек, многие из них по доносам добровольных сельских «соглядатаев».
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1873, № 12.
Сатирическая критика «благонамеренности» и «благонамеренных речей» дается в очерке «Переписка» на материале деятельности новых судебных учреждений, введенных реформой 1864 года.
В центре очерка — фигура Батищева — образ прокурорской власти и Ерофеева — образ нового сословия, присяжных поверенных, адвокатуры. Прокуроры — «излюбленные люди закона» — представляли идею государственности и защищали «государственный союз»; адвокаты совмещали в своей деятельности «элементы публичный и частный», прокурор находился на «казенной службе» и получал жалованье. Вознаграждение труда адвокатов формально определялось таксою, но практически зависело от договоренности с клиентом. Все эти стороны нового устройства судебного дела сатирически освещены в очерке.
Главное внимание писатель уделяет Батищеву и его прокурорскому усердию в раскрытии дела о «тайном обществе», которое он расследует с таким рвением не потому, что озабочен защитой «основ» и «краеугольных камней», а потому, что надеется продвинуть этим делом свою служебную карьеру.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1874, № 1.
«Столп» — первый из двух рассказов в «Благонамеренных речах» (второй — «Превращение»), посвященный Осипу Дерунову, одной из наиболее ярких и завершенных фигур в салтыковской галерее сельской и провинциальной буржуазии — «чумазых»,— быстро поднимавшейся на дрожжах послереформенного экономического развития из среды зажиточного крестьянства и уездного мещанства.
Описывая в самом начале рассказа «родовое наше имение Чемезово», Салтыков вспоминает о старинном центре родовой вотчины своих отцов и дедов, селе Спас-Угол Калязинского уезда, где он родился и где прошли его детские годы. Но несколько дальше в том же рассказе, а также в рассказе «Кандидат в столпы», там, где возникает и получает разработку тема «ликвидации» Чемезова, под этим же названием обобщаются воспоминания и впечатления Салтыкова, связанные с другим имением, обширной салтыковской вотчиной, деревней Новинки, где был обветшалый «господский дом», сельцо Мышкино и лесная дача Филипцево.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1874, № 2.
Рассказ «Кандидат в столпы» по своему сюжету непосредственно продолжает рассказ «Столп». Связь обоих рассказов Салтыков подчеркнул в журнальной публикации, где второй из них имеет подзаголовок: «Продолжение той же материи» и ссылку: «См. предыдущий № «Отеч. зап».
Сюжет рассказа в основе своей автобиографичен: Чемезово напоминает имение Новинки и историю «ликвидации» этого имения (см. комментарий к рассказу «Столп»). Но Чемезово вместе с тем, и это главное,— типичный образ заброшенного после реформы помещичьего имения, ставшего объектом борьбы новоявленных хищников.
Чемезово представляет собой ту почву, на которой закладывали основу своего процветания будущие деруновы, где выкристаллизовывались многочисленные «оттенки любостяжания». Один из этих оттенков демонстрирует «кандидат в столпы» — «Заяц из Долгихи», посредник-маклер по устройству сделок между помещиками и покупщиками их земель — фигура новая в русской деревне. Здесь это эпизодическая фигура, в рассказе «Отец и сын» она будет показана в полный рост в образе другого «кандидата в столпы» — Стрелова.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1875, № 4, «Превращение» в порядке написания и первопечатной публикации «Благонамеренных речей» заканчивало серию очерков и рассказов, посвященных исследованию «собственнического союза»: «В дороге», «Опять в дороге», «Столп», «Кандидат в столпы», «Кузина Машенька», «Отец и сын». О типичности «превращения» Дерунова свидетельствует судьба Губонина, выкупившегося в 1860 году из крепостных и вышедшего «чуть ли не из-за стойки питейного заведения» в «богатыри железнодорожного эпоса»1. «Отвлеченный грабеж» «превратившихся» деруновых все больше приобретал характер тунеядства, хищничества, лишался всяких признаков «труда», «дела». Откровенный рассказ Зачатиевского в конце «Превращения» об уголовных деяниях Дерунова возвращает нас к финалу рассказа «Столп» с его выводом: «Дерунов не столп».
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1875, № 3.
Место действия описываемых в очерке событий открыто отнесено Салтыковым к родному Калязинскому уезду Тверской губернии. На материале личных наблюдений писатель рисует характерную для пореформенного времени картину смены в деревне «хозяев жизни». Он создает одни из наиболее ярких своих образов, персонифицирующих этот исторический процесс: старого генерала — помещика Утробина и противостоящего ему нового молодого хищника — «homo novus» — Антошки Стрелова. С не меньшей характерностью, хотя и более эскизно, нарисована фигура молодого генерала Петеньки Утробина — представителя высшей бюрократии из дворянства, приспособляющейся ко всем поворотам правительственной политики и входящей в «деловые» (в данном случае преступные) отношения с новой буржуазией.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1873, № 10.
В очерке «Опять в дороге» отразились впечатления Салтыкова от новой поездки в места, которые были «свидетелями» его детства. По делу о наследстве, оставшемся после смерти брата Сергея Евграфовича (см. прим. к очерку «В дороге»), Салтыков побывал в мае 1873 года у матери в Ермолино Тверской губернии и в своем Заозерье, а также в Угличе Ярославской губернии. Вернулся он в Петербург через Кимры и Тверь, совершив, таким образом, часть пути по Волге.
Как указал сам Салтыков в примечании к журнальной публикации очерка, он посвящен тому же «предмету», как и очерк 1872 года «В дороге». «Предмет» этот — характеристика главнейших процессов, происходивших в пореформенной деревне. Тема упадка помещичьего землевладения развертывается в картину «ликвидации» «дворянских гнезд» и бегства их владельцев. Тема появления в деревне «homo novus» — «нового человека» рождает образ деревенского хищника — кулака Хрисашки Полушкина.
Обе темы «проходят» на фоне сурово-реалистических зарисовок тяжелых и темных сторон народно-крестьянского быта, утратившего с отменой крепостного права старые формы и не выработавшего еще новых.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1873, № 1.
Женский вопрос — вопрос о равноправии женщин — возник в России в обстановке общественного и революционного движения конца 50-х — начала 60-х годов. Внимание к нему общественности и печати вновь обострилось в начале 70-х годов в связи с новым демократическим подъемом в стране. Много внимания уделяли «женскому вопросу» как раз в последние месяцы 1872 года, когда Салтыков писал свой очерк, «Отечественные записки». В декабрьском номере журнала остановился на этом вопросе в обозрении «Наши общественные дела» Н. А. Демерт. Он писал, что «так называемый женский вопрос — едва ли не самый главный и живой в настоящее время», что «в наши дни» совершается «великое переселение женского пола из глухих захолустьев во все те пункты, где есть хоть какая-нибудь возможность чему-нибудь научиться дельному». «В Москве,— отмечал он,— на днях только открылись высшие курсы для женщин...» Действительно, осенью 1872 года в Москве были открыты Высшие женские курсы профессора В. И. Герье, а в Петербурге — Женские врачебные курсы при Медико-хирургической академии (не раз упоминаемые Салтыковым в настоящем очерке).
Очерк «По части женского вопроса» является прямым выступлением Салтыкова в этой полемике. Не отрицая необходимости борьбы за просвещение и образование женщин, а также за эмансипацию их от неравноправия с мужчинами в сфере морали и семейных отношений, Салтыков скептически относился к постановке всех этих вопросов «особняком», сурово осуждал элементы легкомыслия и фривольности в трактовке этих тем в либерально-консервативной печати.
Для Салтыкова «женский вопрос» был неотделим от «вопроса мужского» и — шире — «того извечного вопроса об общечеловеческих идеалах, который держит в тревоге человечество». Другими словами, Салтыков трактовал «женский вопрос» как вопрос социальный и усматривал возможность решения его в стране, парализованной политическим бесправием, лишь на путях общей борьбы за «коренное изменение жизненных форм».
«По части женского вопроса» — одно из наиболее ядовитых выступлений писателя против российского либерализма в разных его идеологических и практических направлениях, персонифицированных в фигурах «рассказчика» — «русского фрондера» или «русского Гамбетты» (дворянско-буржуазный либерализм) и Тебенькова — «столпа русского либерализма» (направление правительственного, или «бюрократического» либерализма). Этим образам «противостоит» фигура князя Ивана Семеныча, символизирующая более жесткий и репрессивный курс правительственной политики.
Предмет рассмотрения в «Семейном счастье» тот же, что и в исключенных из цикла «Благонамеренные речи» «головлевских» главах2,— семья, традиционные устои которой оказываются мнимыми («призрачными»), давно разъединенными собственническим своекорыстием, прикрытым «благонамеренной» моралью.
Впервые журн. «Отечественные записки», 1874, № 10.
В настоящем очерке Салтыков продолжает разрабатывать тему распада «семейного союза», опошления основы этого «союза» — любви, низводимой в теории и на практике до культа «безделицы».
Вместе с тем «Еще переписка» — первый очерк «Благонамеренных речей», в котором Салтыков обращается к сатирической критике Франции Луи Бонапарта — Наполеона III. Политический быт Второй империи наиболее полно соответствует тому кредо буржуазного общества, которое, по оценке Виктора Гюго, своди лось к формуле: «Управлять — значит наслаждаться жизнью»3.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1875, № 1.
«Кузина Машенька» принадлежит к числу наиболее художественно разработанных очерков в «Благонамеренных речах». Созданный здесь образ девушки — «куколки» из дворянского гнезда, превратившейся в помещицу-кулака и хищника, является своего рода «женской» параллелью к образу Осипа Дерунова и к истории его превращения из мелкого деревенского хищника в крупного дельца-капиталиста. Завершающей полноты своего развития образ «кузины Машеньки» достигнет в следующем рассказе — о «непочтительном Коронате».
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1875, № 11.
Рассказ о «непочтительном Коронате» написан и напечатан на исходе второго года «расцвета действенного народничества» — «хождения в народ»4, когда на это движение обрушилась вся мощь полицейской машины самодержавия и оно было разгромлено.
Демократический подъем 70-х годов расширил и углубил проблему «отцов и детей», поставленную 60-ми годами. Существовало много консервативно-патриархальных дворянских и разночинских семей, в которых «дети» выбирали свои пути и рвали с «отцами». Изображению одного из таких типичных для эпохи конфликтов и выяснению позиции, которую должно занимать поколение «отцов» по отношению к решениям «детей», и посвящен рассказ «Непочтительный Коронат».
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1874, № 3.
Главным «предметом» настоящего очерка является критика еще одной из «благонамеренных речей» — о «любви к отечеству».
Поводом для спора Тебенькова с Плешивцевым о «любви к отечеству» служит протест эльзасского депутата Тейча в германском рейхстаге против насильственного отторжения Эльзаса и Лотарингии от Франции.
Начальные страницы очерка представляют автобиографический интерес. В них введены воспоминания и оценки Салтыкова, относящиеся к его пребыванию в Царскосельском (с 1844 — Александровском) лицее, к первым годам по выходе из «заведения», к моменту столкновения с миром «практической деятельности» в Вятке и к периоду «либеральной весны» середины и конца 50-х годов.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1876, № 4.
Статья «В погоню за идеалами» посвящена той разновидности «благонамеренных речей», которые произносились в современном Салтыкову обществе о государстве, «...вопрос о государстве,— указывал В. И. Ленин,— есть один из самых сложных, трудных и едва ли не более всего запутанных буржуазными учеными, писателями и философами»5. Салтыков не раз касался этого вопроса как на страницах «Благонамеренных речей» (см. очерки «В дружеском кругу» и «Тяжелый год»), так и в других произведениях.
Салтыков был чужд анархическому мировоззрению. Он признавал государство в качестве необходимого «общего строя вещей». Неясность понятий о государстве и отсутствие «живого чувства государственности» являлись в его глазах глубоко отрицательными показателями гражданской незрелости масс и общества. Теоретические определения, которые давал писатель понятию «государство», опирались на идеалистические, внеисторические представления, усвоенные им из рационалистической и социально-этической идеологии просветителей и утопических социалистов (например, положение о том, что государство осуществляет «высшую идею правды» и «вне государства нет ни справедливости, ни обеспеченности, ни цивилизации»).
Когда же Салтыков обращается к конкретным явлениям в жизни современных ему государств, он поднимается до удивительно ясного понимания существа дела, очень близко подходя к определению классовой сущности рассматриваемых фактов. Именно таков художественно-публицистический анализ, которому подвергнута в комментируемой статье государственность объединенной в 1871 году на прусско-милитаристской основе монархической Германии, французской «республики без республиканцев» и, в более завуалированной (по цензурным причинам) форме, царского самодержавия. «В погоню за идеалами» вместе с книгой «За рубежом» принадлежат к высшим в данной области достижениям русской общественной мысли на ее домарксистском этапе.
Используемые в статье факты и наблюдения, относящиеся к общественно-политической жизни «заправской Европы», в значительной мере взяты Салтыковым из личного опыта: более года, с начала апреля 1875 года до конца мая 1876, он провел с лечебными целями за границей, в Баден-Бадене, Париже и Ницце.
В первоначальной редакции впервые — журн. «Отечественные записки», 1874, № 5, под заглавием «Благонамеренные речи. IX». По постановлению Комитета министров от 30 июля 1874 года книжка журнала была запрещена и 2 сентября уничтожена. В цензурной, смягченной редакции впервые — «Новое время», 1876, №№ 112, 113, 114, под заглавием «Тяжелый год. (С лишком за двадцать лет назад)».
Очерк «Тяжелый год» посвящен теме патриотизма подлинного и патриотизма мнимого, прикрывающего «благонамеренными речами» о любви к отечеству самое низменное своекорыстие — социальное и личное.
В основу очерка легли непосредственные впечатления писателя от «великой ополченской драмы» «скорбной поры» Крымской войны. Формирование ополчения, сопровождавшееся «неслыханнейшей оргией» казнокрадства, мошенничества и взяточничества, Салтыков наблюдал в 1855 году в Вятке и несколько позже, по возвращении в Петербург, проводя в 1856 году в качестве чиновника особых поручений министерства внутренних дел ревизию делопроизводства Тверского и Владимирского комитетов ополчения.
Впервые — журн. «Отечественные записки», 1876, № 6.
Завершающий «Благонамеренные речи» очерк «Привет» написан Салтыковым сразу по возвращении на родину после почти четырнадцатимесячного пребывания за границей.
Название очерка — иронично и двузначно. Это и привет писателя родине после длительной разлуки с нею, это и «привет», которым официальная Россия — жандармы и таможенная полиция — встречают на границе возвращающихся домой соотечественников, ожидающих этой встречи, как «Страшного суда».
1. Вл. Михневич. Наши знакомые, СПб., 1884, стр. 70. 2. То есть вошедших впоследствии в роман «Господа Головлевы» — «Семейный суд», «По-родственному», «Семейные итоги», «Перед выморочностью». 3. В. Гюго. История одного преступления.— Собр. соч. в 15-ти томах, т. 5, Гослитиздат, М., 1954, стр. 620. 4. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 22, стр. 304. 5. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 64.
0
